(no subject)

[klangtao]

priestal, Из истории Акафиста: "Пока продолжалось развитие и дополнение церковных памятей, не могла прерваться и гимнография. И даже поныне должна была развиваться, если бы церковь следовала заложенному тогда духу, а животворящий Дух жил бы и в наших сердцах, находя соответствующий отклик в творчестве".

Интересно, что столь полярные внешне явления как усложнение кондакарной формы в Акафисте Пресвятой Богородице и вытеснение кондаков канонами обусловлены, по-видимому, одной и той же насущной нуждой - стремлением избежать штампа, в который со временем рискует выродиться любой высокий образец. Усложнённая структура Акафиста - следствие стремления не к усложнённости и орнаментализму как таковым, а к "освежению" устоявшейся формы, интуитивному препятствию к вырождению её в клише. Кстати, именно поэтому я (полный ламер в литургике) скептически отношусь к версии об авторстве преподобного Романа, перед которым такая проблема ещё не стояла. Впрочем, если Скабалланович в числе гипотетических авторов ещё называет его на первом месте, то уже архимандрит Киприан (Керн) даже не упоминает.

Что касается канонов, то они, похоже, исторически являются теми же кондаками, но исполняемыми не между библейскими песнями, а "инкорпорированными" в них. Вероятней всего древние кондаки пелись подобно Акафисту в пятую субботу Великого поста - разделяясь на несколько частей, предваряемые повторяющимся кукулиями (поэтому, например, к Пасхальному кондаку преп. Романа Сладкопевца кукулия два). Шаг к тому, чтобы объединить их с самими библейскими песнями, оставался довольно короткий. Старые, испытанные и освящённые временем кондаки сохранили своё традиционное место, постепенно редуцировавшись до нынешнего состояния "кукулий (кондак) с одним икосом", а новые начали "встраиваться" непосредственно в ткань библейских песен, припевами к их стихам - по образцу возникших, по-видимому, несколько ранее (упоминаются с VI века) стихир на псалмах (первоначально и довольно долго назывались "тропарями", как и тропари канонов - самое древнее и общее наименование песнопений небиблейского происхождения, подчёркивающее здесь их обрамлённость стихами псалмов или библейских песен). Так возникают однопеснец "Синайской утрени", ранние дву-, три- и четверопеснцы, со временем развившиеся до "полных" канонов. При этом отпала нужда в повторяющихся окончаниях икосов-тропарей, поскольку в качестве таких припевов респонсорно пелись избранные стихи библейских песен. Кукулий же превратился в ирмос, свой для каждой песни, так как его задачей теперь стала связь (ειρμος) тропарей не столько между собой, сколько с библейскими песнями - тематикой.

Этой новой гимнографический форме, восходящей, как считают, к св. Софронию Иерусалимскому, оказалось труднее оставаться в процессе своего развития связной поэмой, зато постоянная "перекличка" с текстом Священного Писания - первоисточником и вечным образцом (мерилом) христианской гимнографии - заставляла авторов новых служб "держать высоту", стремиться хоть в какой-то мере соответствовать этому уровню. Что на первых порах действительно "работало".

Увы, Ветхий Адам способен извратить "поцелуем смерти" абсолютно всё. Можно оставаться глухим и к пунктуально вычитываемому молитвенному правилу - тогда оно из фундамента собственной молитвенной жизни превращается в его подмену. А ещё хуже, если его вообще опускать... Фатальным шагом оказалась противоречащая букве Устава, но повсеместно распространившаяся замена стихов библейских песен на канонах стандартными "запевами". Изначально задуманная перекличка пропала. Каноны в структуре богослужения стали чем-то автономным, вернее, подчинённым не древним богодухновенным поэтическим образцам, а набору формальных правил. Одно дело, когда славословие, вкладываемое в уста новопрославленного святого, подхватывает звучащую песнь Анании, Азарии и Мисаила, вводится в общее космическое "Благословите Господа, пойте и пpевозносите Его во веки" - и совсем другое, когда достаточным оказывается лишь вставить в ирмос восьмой песни эти слова или упомянуть "огненну пещь". Снижается планка, снижается стимул как для поэтического мастерства, так и для духовного роста... Отсюда закономерный итог, о котором пишет архим. Киприан: "связанность формою и темою библейских песен придала канонам, при видимом единстве их внешнего облика, несравненно большую бледность содержания и, главное, поэтической силы. Кроме того, и богословское содержание канонов позднейшего времени почти ничтожно".

Но с общим упадком духовной жизни (и, как следствие, упадком гимнографии), когда творчество более и более стало отождествляться не с дыханием Святого Духа, вездесущего, всё наполняющего и обновляющего ветхое творение Своей Божественной новизной, а с "самочинством" и "прелестью" (каковым оно действительно всё чаще оказывалось в расцерковлённом "христианском" обществе), даже эти жёсткие формальные рамки начинают восприниматься недостаточно жёсткими. Причём относительная свобода эта несла некий дискомфорт не только для авторов новых служб, но и для восприятия. И вот уже прямой иллюстрацией к гегелевско-энгельсовскому "отрицанию отрицания" каноны в домашнем правиле, на молебнах (а неофициально, "втихую" - и на утрени) начинают вытесняться новонаписанными "акафистами". Орнаментальные рамки классического Акафиста предоставляют авторам подражаний удобную накатанную колею. В память об алфавитном акростихе оригинала из него берутся первые слова соответствующих кондаков и икосов (в Акафисте Иисусу Сладчайшему это было ещё "приёмом", а в поздних, с прогрессирующим умножением их количества, неизбежно стало "трафаретом"), которые следует как-то увязать с темой и вывести в кондаках на "Аллилуия", а в икосах - на чередующиеся похвалы ("Радуйся"), число которых, впрочем, редко достигает двенадцати - материала не хватает. Причём если в уставном Акафисте буквально каждая похвала несёт духовный заряд, побуждая к неиссякающему молитвенному напряжению, то в поздних подражаниях их цепочка создаёт лишь некоторый ритм, в котором слова вообще оказываются второстепенными. Отсюда иллюзия понятности (в совокупности с максимально упрощёнными синтаксическими конструкциями в икосах), отсюда и популярность акафистов в "народном благочестии"...

Подобное происходит и в светской поэзии. Настоящий сонет, рондо или хокку сотворить значительно труднее, чем воплотить поэтическую мысль в менее жёстко заданные формы. Потому именно сложностью задачи привлекают они настоящих поэтов. Но вот нечто стишнотворное, облечённое в эти рамки, имеет больше если не шансов, то претензий сойти за поэзию, чем то же "нечто" в рамках свободных, строфически-"кондакарных". И именно этим привлекают они графоманов и ремесленников.

Только если с плохим эстетическим вкусом, выработанным на низкопробных "поэтических" образцах, прожить, в общем-то, можно, то в духовной сфере цена графоманства или халтуры оказывается значительнно выше. К тому же в литературе дурновкусие - и вообще, и рамочно-ориентированное в частности - может, к счастью, лишь пропагандироваться и авторитетно навязываться, но не канонизироваться...

А то ведь и к молитве такой подход вырабатывается. "Во имя..." в начале, "Аминь" в конце, между этими гвоздями - некий текст, формально выдержанный во втором лице... И полная уверенность в том, что сами по себе эти рамки - достаточное основание считать этот самый текст Молитвой.

Думаете, утрирую? Если бы :-(((

Comments

[(Anonymous)]

Заходил проведать:) С интересом изучил посты.
Фиол

WoW!

[klangtao.livejournal.com]

Тогда не пропадайте ;)

[priestal.livejournal.com]

Вы не против, если я это помещу на сайте? Если не против, то предложите название.

Не против...

[klangtao.livejournal.com]

Только подредактировать, конечно, надо бы.
А названия для меня вечно больная проблема. Подумаю...