Образ vs. символ
2012-02-24 16:37![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
klangtaoУважаемая И. Горбунова-Ломакс, поделившись тезисами своего доклада, не только подтолкнула к продолжению разговора, начатого здесь и здесь, но и отчасти определила его тональность - то ли полемическую, то ли, напротив, констатирующую, что при всей кажущейся полярности выводов и формулировок наши взгляды во многом близки(разумеется, насколько вообще уместно сравнивать взгляд искусствоведа и иконописца с моим дилетантско-потребительским).
Полярность обусловлена принципиальной разницей подхода. Ирина Николаевна рассматривает икону (каковой по преимуществу определяет "прямое, портретное изображение") в качестве художественно-образной трансляции "уникальной информации, которая передаётся прямо, безусловно, не требует для прочтения ни кода, ни предварительного наставления". В этом она, на наш взгляд, парадоксально сближается со сформировавшимся в последнее столетие "богословием иконы", которое сама же подвергает справедливой (хотя, возможно, и не всегда сдержанной) критике. Принципиальное различие между ними, что и как транслируется - неизобразимый ли духовный мир и нетварный фаворский свет в конечном и заданном наборе приёмов и символов или же выраженный в сложной, живой и динамичной эстетической системе личностный образ-портрет - лежит не в богословской, а в искусствоведческой плоскости. Это спор между классической эстетикой и эстетикой модерна, в парадигме которого, как отчасти констатировал, отчасти предсказывал дальнейшую тенденцию Васнецов, и формируется "богословие иконы", быстро деградировавшее от импрессионизма Флоренского до вульгаризованного крайнего супрематизма, а в массовом сознании - до пафоса противопоставлению "византийского" стиля "падшего западному", склонированного с лозунгов-кричалок "Пушкина с парохода современности" и "Долой ваше искусство", с которыми молодой талантливый автор грозил Богу сапожным ножиком.
Но всё это имеет достаточно косвенное отношение к назначению иконы, определённому Седьмым вселенским собором и сводящемуся к напоминанию, а отнюдь не первичному провозвестию. Да, резонно напомнят :) мне, согласно тому же соборному определению эта функция осуществляется путём того, что "прототипы через образы видимы бывают" - не "обозначены" и т.п. Но это уже вопрос "как?", а не "что?", на который, собственно, и отвечает Ирина Николаевна. Я же до него не углубляюсь, держась поверхностного уровня "что?". Отмечу лишь тот очевидный факт, что вопрос "вИдения" слишком обусловлен культурно, субкультурно и индивидуально, чтобы здесь можно было постулировать какие-то универсалии.
Итак, на примере иконографии Богоявления мы проиллюстрировали диахроническое вытеснение в иконе символа на периферию (композиционную и семиотическую). Это представляется общей тенденцией. Палеохристианские сюжеты развиваются в сторону подчёркнутой натуралистичности изображаемого, преодоления условности как ранней богословской символики, так и жанровых клише (изображение Христа с апостолами по образцам философской школы, Тайной вечери - как античного пира и т.д.) Процесс может идти непрерывно, как в случае Богоявления, но бывает, что и отошедший на многие столетия в область церковной археологии сюжет возвращается в обиход, но уже приведенный в соответствие новой системе - Добрый пастырь уже не в виде стандартного отрока-пастушка как выражение идеи пастырства, а с портретно-узнаваемыми чертами Спасителя.
vs. 
Может возникать и развиваться вторичная символика (например, Давид в гробнице на первом этаже Сионской горницы превращаться в Царя-Космоса - двоюродного племянника Иордана на крещенских иконах), но опять же исключительно на периферии.
Эту вполне ясную оппозицию изображений символического и иконического (образного) характера обычно увязывают с доиконоборческим каноном Трулльского (Пято-Шестого, по-православному) собора:
Прав. 82: На некоторых честных иконах изображается, перстом Предтечевым показуемый агнец, который принят во образ благодати, чрез закон показуя нам истиннаго агнца, Христа Бога нашего. Почитая древние образы и сени, преданныя Церкви, как знамения и предначертания истины, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оную, как исполнение закона. Сего ради, дабы и искуством живописания очам всех представляемо было совершенное, повелеваем отныне образ агнца, вземлющаго грехи мира, Христа Бога нашего, на иконах представлять по человеческому естеству, вместо ветхаго агнца; да чрез то созерцая смирение Бога-Слова, приводимся к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания, и спасительныя смерти, и сим образом совершившагося искупления мира.
Оставляя за скобками и за станом притянутую сюда за уши теорию"фантастического реализма" Достоевского и Стругацких "символического реализма" Л.А.Успенского (кого интересует - см. подробный разбор полётов), обратим внимание на следующее:
1. Изображения, о которых идёт речь, хотя и не рекомендуются в дальнейшем, по-прежнему именуются "честными иконами".
2. Речь не идёт о символическом изображении Христа в виде Агнца как таковом и, тем более, не о запрете на изображение ветхозаветных прообразов вообще, а об иконописном сюжете Ecce agnus Dei aka Явление Христа народу. Будучи иллюстрацией библейского повествования, оно рассматривается уже не просто как символический элемент декора вроде рыбок, монограмм и прочих трилистников, но как образ. В котором, по мнению отцов собора, неуместно подменять явленное, служащее композиционно-семантическим центром изображаемого события, прообразом.
(Кстати, те же равеннские баптистерии характерны подкупольными изображениями апостолов, воспроизводящим описанную в Ветхом завете композицию, которой был украшен Соломонов храм (3Цар.6) и храм из видения Иезекииля (гл. 41)- чередование херувимов (в данном случае, апостолов, кстати, прямолично-портретных)с пальмами, сиречь молвить, образов с символами. Такое их уравнивание оправдано тем, что весь этот ленточно-кольцевой орнамент служит периферией, рамкой для сцены Крещения Господня.)
Как мы помним, на Западе решения Трулльского собора подписаны не были, равнодостойными канонам Вселенских соборов они там никогда не считались, и это обусловило не только развитие сюжета Поклонения Агнцу,
Ван Эйк, Гентский алтарь
и ещё более непривычных для нас сюжетов вроде Богородицы с ягнёнком на руках (Mary had a little lamb, aha...), но и меньшей выраженностью на Западе оппозиции образных и символических изображений, чем объясняются многие культурологические казусы.
3. Со сказанным приходится как-то согласовать факт существования символических изображений Христа за рамками Его земного служения, хотя и по принятому в воплощении человеческому облику, но очевидно непортретного (ненатуралистического) характера:
Ангела Великого совета
Такого же, но без крыльев Отрока Эммануила, трактуемого, однако, как предвечное Слово.
Ветхого Днями.
Иерея, с характерной для священников соответственной эпохи короткой стрижкой и "гуменцом".
Отметая самый простой ответ "каноны канонами, а практика сама по себе", можно видеть здесь осмысление Церковью парадокса запоздалого узнавания учениками Воскресшего Господа (Мария Магдалина, ученики на пути в Эммаус), в том числе и при повторном явлении (встреча на Тивериадском озере). Принятый в воплощении и прославленный, совлёкшийся завесы уничижения образ, оставаясь конкретно-ипостасным, становится "иной формой" (Мф.16:12) и этим открывает перспективу в предвечное и небесное, даёт возможность намекнуть на него, не впадая в чистую аллегорию.
Сюда же, видимо, следует отнести и праздничную икону Преполовения Пятидесятницы, для меня, дилетанта, весьма загадочную. Формально она вроде бы толкуется как изображение Отрока Иисуса, "в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их", чем и объясняется присутствие в некоторых вариантах Богородицы и Иосифа.
Однако Евангельское чтение праздника однозначно соотносит его с проповедью на празднике Кущей (Ин.7:14-30), сказанной "в преполовение праздника" (и одновременно - примерно в середине Его открытого служения). Фигура же "Отрока" раза в полтора превышающая ростом учителей, часто с характерным для изображений этого типа свёрнутым свитком, в некоторых изводах выглядит скорее женоподобно,
становясь в один смысловой ряд с изображением Софии Божией, столь будоражившей воображение русских философов (к плодам которого Церковь подошла гораздо трезвее, чем к выросшему из того же корня "богословию иконы"). Не являются ли ключом слова братьев "яви Себя миру" (ст. 4) - что Он, по сути, и делает, раскрывая Себя в Своей проповеди как Предвечный Логос? Однако такой сюжет и его решение оказались слишком уж символичными, что и привело к реалистическому переосмыслению (тем более, что эпизод с двенадцатилетним Иисусом с натяжкой можно отнести к "середине" Его земной жизни).
Из сказанного становится понятно, почему напрочь символические "акафистные" Богородичные иконы воспринимаются именно иконами, а не аллегорическими композициями - смысловым центром, несмотря на все иносказательные рамки, является именно образ Богородицы и воплощённого в добровольном уничижении Спасителя. По этой же причине "Новозаветная Троица" (будь то "Отечество", "Сопрестолие" или западные сюжеты "Пьетта Отца", "Коронация Богородицы"), где образ Христа поставлен на равных с символическими фигурами (мягко говоря, сомнительным в своей вырванности из контекста конкретных видений) иконой по определению не является, как не является ею и с точки зрения определения Седьмого вселенского собора.
Является ли иконой пресловутое новгородское "Отечество" - ранний прототип этих пререкаемых, формально запрещённых, но общераспространённых композиций, где Старец не только отмечен чертами лика Христа, надписанием Ι~Σ Χ~Σ и крестчатым нимбом, но полностью соответствует иконографическому типу Христа-Ветхого Денми? Здесь смущает его внесобытийность, произвольный коллаж из Ветхого Днями, Отрока Эммануила и внеконтекстного голубя, иллюстрирующий богословскую идею, кстати сказать, весьма туманную (нет ли здесь русофобии Филиокве?). По этой же причине странное впечатление оставляет закрашенная в церкви на Рю Дарю фигура "Бога Отца", в результате чего мы имеем то ли извод "Новозаветной Троицы" с апофатически "изображённым" Отцом (ассоциирующимся, впрочем, не с Ареопагитиками, а с чистым буддизмом), то ли образ Христа в пустыне и зависшего над невидимым Иорданом видением голубя. Логичней было бы замазать голубя и пририсовать пророка Даниила (как, например, в росписях Грановитой палаты) - меньше бы было вопросов к изображению конкретного видения (как бы его ни интерпретировать).
Полярность обусловлена принципиальной разницей подхода. Ирина Николаевна рассматривает икону (каковой по преимуществу определяет "прямое, портретное изображение") в качестве художественно-образной трансляции "уникальной информации, которая передаётся прямо, безусловно, не требует для прочтения ни кода, ни предварительного наставления". В этом она, на наш взгляд, парадоксально сближается со сформировавшимся в последнее столетие "богословием иконы", которое сама же подвергает справедливой (хотя, возможно, и не всегда сдержанной) критике. Принципиальное различие между ними, что и как транслируется - неизобразимый ли духовный мир и нетварный фаворский свет в конечном и заданном наборе приёмов и символов или же выраженный в сложной, живой и динамичной эстетической системе личностный образ-портрет - лежит не в богословской, а в искусствоведческой плоскости. Это спор между классической эстетикой и эстетикой модерна, в парадигме которого, как отчасти констатировал, отчасти предсказывал дальнейшую тенденцию Васнецов, и формируется "богословие иконы", быстро деградировавшее от импрессионизма Флоренского до вульгаризованного крайнего супрематизма, а в массовом сознании - до пафоса противопоставлению "византийского" стиля "падшего западному", склонированного с лозунгов-кричалок "Пушкина с парохода современности" и "Долой ваше искусство", с которыми молодой талантливый автор грозил Богу сапожным ножиком.
Но всё это имеет достаточно косвенное отношение к назначению иконы, определённому Седьмым вселенским собором и сводящемуся к напоминанию, а отнюдь не первичному провозвестию. Да, резонно напомнят :) мне, согласно тому же соборному определению эта функция осуществляется путём того, что "прототипы через образы видимы бывают" - не "обозначены" и т.п. Но это уже вопрос "как?", а не "что?", на который, собственно, и отвечает Ирина Николаевна. Я же до него не углубляюсь, держась поверхностного уровня "что?". Отмечу лишь тот очевидный факт, что вопрос "вИдения" слишком обусловлен культурно, субкультурно и индивидуально, чтобы здесь можно было постулировать какие-то универсалии.
Итак, на примере иконографии Богоявления мы проиллюстрировали диахроническое вытеснение в иконе символа на периферию (композиционную и семиотическую). Это представляется общей тенденцией. Палеохристианские сюжеты развиваются в сторону подчёркнутой натуралистичности изображаемого, преодоления условности как ранней богословской символики, так и жанровых клише (изображение Христа с апостолами по образцам философской школы, Тайной вечери - как античного пира и т.д.) Процесс может идти непрерывно, как в случае Богоявления, но бывает, что и отошедший на многие столетия в область церковной археологии сюжет возвращается в обиход, но уже приведенный в соответствие новой системе - Добрый пастырь уже не в виде стандартного отрока-пастушка как выражение идеи пастырства, а с портретно-узнаваемыми чертами Спасителя.
vs. Может возникать и развиваться вторичная символика (например, Давид в гробнице на первом этаже Сионской горницы превращаться в Царя-Космоса - двоюродного племянника Иордана на крещенских иконах), но опять же исключительно на периферии.
Эту вполне ясную оппозицию изображений символического и иконического (образного) характера обычно увязывают с доиконоборческим каноном Трулльского (Пято-Шестого, по-православному) собора:
Прав. 82: На некоторых честных иконах изображается, перстом Предтечевым показуемый агнец, который принят во образ благодати, чрез закон показуя нам истиннаго агнца, Христа Бога нашего. Почитая древние образы и сени, преданныя Церкви, как знамения и предначертания истины, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оную, как исполнение закона. Сего ради, дабы и искуством живописания очам всех представляемо было совершенное, повелеваем отныне образ агнца, вземлющаго грехи мира, Христа Бога нашего, на иконах представлять по человеческому естеству, вместо ветхаго агнца; да чрез то созерцая смирение Бога-Слова, приводимся к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания, и спасительныя смерти, и сим образом совершившагося искупления мира.
Оставляя за скобками и за станом притянутую сюда за уши теорию
1. Изображения, о которых идёт речь, хотя и не рекомендуются в дальнейшем, по-прежнему именуются "честными иконами".
2. Речь не идёт о символическом изображении Христа в виде Агнца как таковом и, тем более, не о запрете на изображение ветхозаветных прообразов вообще, а об иконописном сюжете Ecce agnus Dei aka Явление Христа народу. Будучи иллюстрацией библейского повествования, оно рассматривается уже не просто как символический элемент декора вроде рыбок, монограмм и прочих трилистников, но как образ. В котором, по мнению отцов собора, неуместно подменять явленное, служащее композиционно-семантическим центром изображаемого события, прообразом.
(Кстати, те же равеннские баптистерии характерны подкупольными изображениями апостолов, воспроизводящим описанную в Ветхом завете композицию, которой был украшен Соломонов храм (3Цар.6) и храм из видения Иезекииля (гл. 41)- чередование херувимов (в данном случае, апостолов, кстати, прямолично-портретных)с пальмами, сиречь молвить, образов с символами. Такое их уравнивание оправдано тем, что весь этот ленточно-кольцевой орнамент служит периферией, рамкой для сцены Крещения Господня.)
Как мы помним, на Западе решения Трулльского собора подписаны не были, равнодостойными канонам Вселенских соборов они там никогда не считались, и это обусловило не только развитие сюжета Поклонения Агнцу,
Ван Эйк, Гентский алтарьи ещё более непривычных для нас сюжетов вроде Богородицы с ягнёнком на руках (Mary had a little lamb, aha...), но и меньшей выраженностью на Западе оппозиции образных и символических изображений, чем объясняются многие культурологические казусы.
3. Со сказанным приходится как-то согласовать факт существования символических изображений Христа за рамками Его земного служения, хотя и по принятому в воплощении человеческому облику, но очевидно непортретного (ненатуралистического) характера:
Ангела Великого советаВетхого Днями.Иерея, с характерной для священников соответственной эпохи короткой стрижкой и "гуменцом".Отметая самый простой ответ "каноны канонами, а практика сама по себе", можно видеть здесь осмысление Церковью парадокса запоздалого узнавания учениками Воскресшего Господа (Мария Магдалина, ученики на пути в Эммаус), в том числе и при повторном явлении (встреча на Тивериадском озере). Принятый в воплощении и прославленный, совлёкшийся завесы уничижения образ, оставаясь конкретно-ипостасным, становится "иной формой" (Мф.16:12) и этим открывает перспективу в предвечное и небесное, даёт возможность намекнуть на него, не впадая в чистую аллегорию.
Сюда же, видимо, следует отнести и праздничную икону Преполовения Пятидесятницы, для меня, дилетанта, весьма загадочную. Формально она вроде бы толкуется как изображение Отрока Иисуса, "в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их", чем и объясняется присутствие в некоторых вариантах Богородицы и Иосифа.
Однако Евангельское чтение праздника однозначно соотносит его с проповедью на празднике Кущей (Ин.7:14-30), сказанной "в преполовение праздника" (и одновременно - примерно в середине Его открытого служения). Фигура же "Отрока" раза в полтора превышающая ростом учителей, часто с характерным для изображений этого типа свёрнутым свитком, в некоторых изводах выглядит скорее женоподобно,
становясь в один смысловой ряд с изображением Софии Божией, столь будоражившей воображение русских философов (к плодам которого Церковь подошла гораздо трезвее, чем к выросшему из того же корня "богословию иконы"). Не являются ли ключом слова братьев "яви Себя миру" (ст. 4) - что Он, по сути, и делает, раскрывая Себя в Своей проповеди как Предвечный Логос? Однако такой сюжет и его решение оказались слишком уж символичными, что и привело к реалистическому переосмыслению (тем более, что эпизод с двенадцатилетним Иисусом с натяжкой можно отнести к "середине" Его земной жизни).
Из сказанного становится понятно, почему напрочь символические "акафистные" Богородичные иконы воспринимаются именно иконами, а не аллегорическими композициями - смысловым центром, несмотря на все иносказательные рамки, является именно образ Богородицы и воплощённого в добровольном уничижении Спасителя. По этой же причине "Новозаветная Троица" (будь то "Отечество", "Сопрестолие" или западные сюжеты "Пьетта Отца", "Коронация Богородицы"), где образ Христа поставлен на равных с символическими фигурами (мягко говоря, сомнительным в своей вырванности из контекста конкретных видений) иконой по определению не является, как не является ею и с точки зрения определения Седьмого вселенского собора.
Является ли иконой пресловутое новгородское "Отечество" - ранний прототип этих пререкаемых, формально запрещённых, но общераспространённых композиций, где Старец не только отмечен чертами лика Христа, надписанием Ι~Σ Χ~Σ и крестчатым нимбом, но полностью соответствует иконографическому типу Христа-Ветхого Денми? Здесь смущает его внесобытийность, произвольный коллаж из Ветхого Днями, Отрока Эммануила и внеконтекстного голубя, иллюстрирующий богословскую идею, кстати сказать, весьма туманную (нет ли здесь 
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2012-02-24 14:52 (UTC)На коллоквиуме у меня об этом как раз и спрашивали. Очень прониклись совершенно для них новой идеей доклада о том, что прямое прямоличное, "портретное" изображение Христа есть икона №1, а всё остальное - всего лишь всё остальное.
no subject
Date: 2012-02-24 15:59 (UTC)А вот две первые иконы-иллюстрации восхитили меня в мирском смысле, до гыгыкания. На левой наш Пастырь Добрый вовсе не ягнёнка несёт - Он там откровенного козла спасает!!!! Боже, какая прелесть, опять же, не в православном смысле. Красота и глубина философии. Иногда из меня такой козлина, что ёлы-палы... и как приятно знать, что таких Он тоже спасает!
Заберу себе и буду созерцать, готовясь к исповеди. Всенепременнейше.
А вот вторая икона - современного письма, как понимаю? - образчик нынешнего иконно-изобразительного безобразия. Ибо тот Спаситель не агнца спасает - Он эту овцу несчастную так на себя натягивает, что как она там ещё не порвалась на части, непонятно...
Тоже символ. Но другой.
no subject
Date: 2012-02-24 16:16 (UTC)А вторая - ну да. Аффтар, похоже, никогда не видел, как носят овечек (хотя на древних образцах оно изображено куда более щадяще по отношению к скотинке), зато зачем-то решил дать намёк на омофор, вернее даже на ваши паллии.
Забыв при этом, что они хотя их овечьей шерсти, но не из живых овечек...
(А вот на митре у Папы - вполне добротно передранный фрагмент известной равеннской мозаики Доброго Пастыря, хотя туда умудрились вписать некий намёк на тиару, которую буквально восстановить он пока всё-таки не решается :))))